«ПОЧЕМУ МЫ СОБИРАЕМ» — ОТ ВИНИЛА И КНИГ ДО NFT И РЕТРО-АВТО: НОВЫЕ СМЫСЛЫ СТАРЫХ СТРАСТЕЙ
Но всякий раз, когда игла опускается на винил, когда мы раскрываем хрустящую суперобложку первого издания или выжидаем на аукционе финальный удар молотка, в нас просыпается старое и честное чувство: я здесь, у меня есть история, и я могу её продолжить. 2025-й лишь подтвердил: коллекционирование перестало быть «узкой страстью странных эстетов». Оно стало языком, на котором поколение Z спорит с алгоритмами, миллениалы договариваются со временем, а бумеры возвращают себе право на медленное удовольствие.
МЫ СОБИРАЕМ, ЧТОБЫ УДЕРЖАТЬ УСКОЛЬЗАЮЩЕЕ — ЭТУ ПРОСТУЮ МЫСЛЬ МЫ МАСКИРУЕМ СОТНЯМИ РАЦИОНАЛЬНЫХ ДОВОДОВ: ИНВЕСТИЦИИ, РЕДКОСТЬ, ЛИКВИДНОСТЬ, «СВЕДЕНИЕ СЧЁТА» С ПОДРОСТКОВЫМИ МЕЧТАМИ, НАКОНЕЦ — ФОРМА ЗАБОТЫ О СЕБЕ И СВОИХ.
Винил — самый наглядный пример того, как медиа с «недостатками» победили удобство. Американская индустрия зафиксировала символический рубеж: по итогам 2024 года выручка звукозаписи в США достигла $ 17,7 млрд, причём стриминг впервые перевалил за 100 млн платных подписок, но параллельно продолжается почти двадцатилетний рост винила; это не вспышка моды, а устойчивый «второй контур» прослушивания — почти ритуальный, материальный, коллективный.
В свежем отчёте RIAA это сформулировано сухо, но оттого ещё весомее: именно винил остаётся главной физической опорой музыкального рынка, тогда как остальные носители либо стагнируют, либо маргинализуются. Скептик скажет: «Это Америка». Но и в России в 2024-м, по данным крупнейших маркетплейсов, продажи пластинок на площадках практически удвоились год к году — с 21,6 до 40,6 тыс. штук, выручка выросла более чем вдвое; в 2025-м эта динамика вынесена в заголовки федеральных СМИ, а города обзаводятся новыми «точками гравитации" — магазинами с прослушиванием, комьюнити-вечерами и клубными релизами.
Даже кассеты, казалось бы, окончательно ушедшие в музеи, внезапно всплыли в отчётах: в первом квартале 2025 года их продажи подпрыгнули более чем на 200% — смешные абсолютные цифры превращаются в серьёзный нарратив: мы хотим держать музыку в руках, даже если большую часть дня она живёт в облаке.
На другом полюсе — книги, самый «тихий» объект в доме и самый громкий в культурной памяти. Аукционные отчёты за 2024 год показывают двузначный рост выручки и рост средней цены лота; этот тренд в 2025-м подтверждается всё теми же маленькими сенсациями: в августе с молотка ушёл «Хоббит» 1937 года за £43 тыс., найденный, как водится, на обычной книжной полке — случайность, но симптом эпохи, в которой редкие издания — не только инвестиция, но и способ заявить о своей образованности и вкусе. В России афиша аукционов редких книг — от «Литфонда» до региональных букинистов — каждую неделю напоминает: бумажная культура живёт не в противопоставлении к цифровой, а рядом с ней, как медленный способ наследования смыслов. Оцифрованный текст, конечно, демократичнее; но первый оттиск, корректурная правка, владельческий экслибрис, да даже запах пыли — те самые «несовершенства», за которые мы готовы платить.
И всё же, если 2010-е были десятилетием «предметной» ностальгии, то 2020-е добавили новый слой — цифровой. NFT прошли путь от эйфории к пересборке. Цифры лета 2025 года показывают резкий месячный рост в июле — плюс 50% к июню, объёмом около $ 585 млн, при этом рынок всё ещё ниже пика декабря 2024-го; параллельно исследователи фиксируют в первом квартале 2025-го $ 8,2 млрд оборота, рост активных кошельков и, главное, институционализацию: доля профессиональных игроков заметно выросла, а крупные аукционные дома не уходят из digital-арта, а тихо выстраивают «новую норму» продаж. В России мейнстрим-медиа обсуждают NFT уже без иллюзий, но и без паники: это не «картиночки», а инфраструктура прав доступа, клубных привилегий и долгих онлайновых сообществ. Цифровая коллекция теперь не обязана быть антагонистом физической: тиражный винил может открывать доступ к приватному сету, бумажный каталог — к закрытому чату коллекционеров, автомобильный клуб — к токенизированному пропуску в «гаражную» метавселенную.
Там, где вещь становится признаком общности, неизбежно возникает рынок перепродажи. От кроссовок до лимитных часов, от винила до комиксов — вторичный рынок в 2025-м перестал быть серой зоной. Данные крупнейших платформ говорят о миллиардах в год и о том, что для части поколений перепродажа — это основной способ входа в культуру, а не паразитирование на ней. Условный тинейджер из Екатеринбурга так же естественно «торгует» лишним тиражом на маркетплейсе и ведёт таблицу сделок, как его отец когда-то вёл домашний каталог кассет. В глобальных данных StockX шестой «индекс культуры» на 2025 год фиксирует вторичный рынок кроссовок в районе $ 6 млрд и заметную долю Gen Z, для которой ресейл — часть потребительской грамоты, а не стыдливое ремесло. В России ресейл-платформы давно перестали быть эксцентрикой: от узких маркетплейсов лимитных кроссовок до локальных комьюнити — экономика «второй жизни» предметов стала нормой. И это видно не только в моде: на «Авито» и профильных форумах бушует экономика ретротехники, редких объективов, комиксов и музыкальных изданий.
В России к этому добавляется собственная экономика дефицита новых машин: вторичный рынок оживляет интерес к редкостям и «живым» экземплярам, а автоклубы превращаются в упрямые общины памяти, где техническая документация равна летописи. В итоге ретро-авто работают как машина времени: в них нет CarPlay, но есть запах кожи и металла, который не промоделируешь.
Где-то между витринами с пластинками и стеклом книжных витрин стоит автомобиль — возможно, самый кинематографичный предмет коллекции. Рынок ретро- и youngtimer-авто в 2025-м переживает коррекцию без обвала. Индексы Hagerty «притормозили», в середине года эксперты говорят о «новой нормальности»: часть сегментов стоит на плато, часть переоценивается — и это только подчеркивает зрелость рынка. За пределами громких аукционов живут локальные сюжеты: семейные «восстановления» сорокалетних седанов, гаражные реставрации или скромные, но бурно дорожающие модели 1990-х.