Россия в 2025-м подходит к теме с двух сторон: с одной — формируется режим обезличенных наборов данных для ИИ, вплоть до запуска госсистемы для их аккумулирования с сентября 2025 года; с другой — в политической повестке появляется «цифровое наследство» в прямом юридическом смысле: депутаты предлагают закрепить возможность завещать доступ к аккаунтам и цифровым активам, от соцсетей до криптовалюты. Пока это инициатива, но она фиксирует очевидное: цифровые следы — экономическое и семейное благо, а не просто «пыль интернета». Параллельно действуют практики мемориализации: «ВКонтакте» ещё в 2020-м ввёл пометку «Страница умершего человека», а техподдержка помогает родственникам удалить или законсервировать профиль. В сумме это вырисовывает рамку: память — не только моральная категория, но и управляемый юридический объект
Деньги следуют за эмоциями. «Смертельная экономика» переживает цифровую революцию: от прямых трансляций прощаний до онлайновых мемориалов и подписок на "пожизненное" хранение данных. По оценкам профильных отчётов, глобальный рынок funeral services в 2025 году достигает примерно $ 75 млрд с прогнозом роста к $ 103−104 млрд к началу следующего десятилетия; доля цифровых сервисов и "памятных" технологий в структуре спроса растёт двузначными темпами — вместе с зелёными похоронами и дистанционным планированием. В отдельных исследованиях отмечается скачок онлайновых мемориальных услуг на 25−35% и увеличение использования ИИ-инструментов порядка 30% за год. Это важно: «цифровое бессмертие" — не абстракция, а заметная строка в P&L похоронной индустрии
Цифровое бессмертие: как технологии меняют представление о памяти, смерти и наследии
«Цифровое бессмертие» перестало быть фантазией из фантастики и стало инфраструктурой повседневности: алгоритмы обучаются на наших сообщениях, голосах и видео, а после смерти предлагают родственникам «поговорить ещё раз» — иногда увидеть анимированное лицо, услышать знакомую интонацию и получить ответ на вопрос, который мы не успели задать. За последние месяцы мир увидел, как скорбь, рынок и регуляции начали формировать новую экосистему памяти — от «ботов-призраков» до законов, пытающихся их обуздать. В августе крупные медиа обсуждали «воскрешённых» ИИ-аватаров: интерактивные «deathbots» становятся массовым явлением — от домашних экспериментов до телевизионных интервью с цифровыми версиями погибших, что вызывает одновременно восторг и отторжение. Эксперты по гореванию предупреждают: такой контакт может поддержать, но может и затянуть боль, подменив реальную работу утраты её технологической симуляцией. Сомнение — не в том, «умеет ли» ИИ имитировать голос и манеру, а в том, где проходит граница согласия, достоинства и риска «переписать» память под сценарий утешения
Американская дискуссия особенно обострилась после того, как крупные телеканалы использовали ИИ-версии погибших подростков для высказываний «от первого лица» по политическим темам. Родители кого-то из них были согласны, другие — возмущены; адвокаты уже включают в завещания запреты на посмертное «оцифровывание» личности. Нормативная база не поспевает: у цифрового двойника может появиться новая «воля», которой не было у человека. И всё же спрос растёт: сервисы предлагают диалоги «на века», а в параллельном мире шоу-бизнеса звёзды монетизируют собственные аватары, закрепляя права на посмертные выступления и рекламные интеграции. Эта смесь утешения и коммерции, интимного и публичного — нерв новой индустрии
За пределами англо-саксонского мира траектория иная, но тренд тот же. Китайский рынок grief- tech развивается быстро — на фоне жёстких регуляций ИИ и государственного интереса к контролю данных. Исследователи описывают, как регуляторный «маятник» ограничивает генеративный ИИ строгими требованием к «правдивости» и «безопасности», но при этом допускает рост локальной экосистемы «цифровых близких». В итоге получается уникальная связка: спрос на постмортем-аватары и сильная государственная рамка, задающая этике очень конкретные границы. Это не отменяет вопросов — лишь перемещает их из области морали в область допустимого по закону
Регуляторы тоже перестраивают оптику. В 2024—2025 годах ЕС довёл до финиша AI Act: в числе запретов — манипулятивные практики и эксплуатация уязвимостей, что принципиально важно для grief-технологий, работающих с состоянием утраты. Строго говоря, «разбудить» умершего ради политической агитации в европейской юрисдикции — не только этическая, но и юридическая проблема: манипулятивный дизайн и обманчивое представление ИИ-систем находится под прямым прицелом закона. В США, где регулирование фрагментарно, летом 2025-го вступил в силу федеральный TAKE IT DOWN Act — он криминализует распространение интимных deepfak -изображений без согласия и обязывает платформы оперативно удалять контент; хотя это не «закон о цифровом бессмертии», он задаёт важный прецедент: личность и согласие не прекращаются с наступлением медийной выгоды. На фоне этого «индексация регулирования» растёт: только за 2024 год в США федеральные ведомства приняли 59 AI-норм — вдвое больше, чем годом ранее
Но там, где деньги и утешение, там и этические ловушки. Киберпсихологи предупреждают: ИИ может «сгладить» острые углы жизни умершего, создавая уютную, но не совсем честную версию человека. Философы пишут о риске «второй смерти» — не биологической, а смысловой, когда алгоритм замещает живую память стереотипами и предсказуемыми фразами. И наоборот: для кого-то цифровой голос — спасательный круг, особенно если утрата произошла внезапно. Исследования и сюжеты последних недель показывают обе стороны: кто-то чувствует благодарность за возможность «услышать маму», кто-то — гнев за то, что у погибшего «взяли» образ и вложили в него чужие слова. Эти истории — зеркало нерешённых вопросов согласия при жизни, границ коммерциализации траура и права родственников говорить «нет»
В этом контексте меняется и бытовая культура памяти. Если раньше «цифровая смерть» означала лишь закрыть почту и удалить фотографии, то теперь мы управляем цифровыми биографиями. На практическом уровне это означает три вещи. Первое: планирование при жизни — назначение «legacy contact» в Apple ID, настройка «мемориализации» и «наследника» в соцсетях, выборсудьбы аккаунтов в Google и других сервисах. Второе: правовые опции — включение в завещания пунктов о запрете или разрешении посмертного использования образа, голоса, переписок и метаданных. Третье: осознанная курация собственной цифровой памяти — от интервью с самим собой для будущих поколений до этического запрета на политические «выступления» своего посмертного двойника. Это — новая грамотность, которой ещё предстоит учить детей так же, как когда-то учили их хранить семейные альбомы
Есть и статистика, которая отрезвляет. Соцсети стареют вместе с нами: уже к 2025 году только в США миллионы аккаунтов принадлежат людям, которых больше нет, а к середине века «города- призраки» в цифровых сетях станут нормой. Экосистемы — от Facebook до локальных платформ — вынуждены думать о поддержке «городов памяти» и предотвращении злоупотреблений, а пользователи — принимать решения, что считать живой биографией, а что — машинной реконструкцией. Когда профили, посты и фотографии переживают человека, сама идея памяти из частной становится сетевой. В этом — и возможность, и риск: большая память требует больших правил
Российский контекст добавляет прагматики. Предложение закрепить «цифровое наследство» в Гражданском кодексе — это шаг к тому, чтобы нотариусы оформляли волю наследодателя в цифровой форме, а доступ к аккаунтам передавался законно. Такое решение синхронизирует семейные истории с экономикой внимания: наследники смогут не только закрыть страницы, но и бережно управлять цифровыми архивами — от семейного фото-облака до деловых переписок. Это не отменяет этики: право удалить должно быть таким же крепким, как право хранить. Но для культуры памяти это шанс выйти из серой зоны и признать очевидное: цифровая жизнь тоже требует ритуала, языка и закона
Пока же «цифровое бессмертие» остаётся технологией, которую каждый проживает по-своему. Для одних — это способ продлить разговор и передать детям голос, историю и интонацию; для других — риск подменить скорбь симулякром и нарушить границы умершего. В этой двойственности и будет жить ближайшее десятилетие. Но ясно одно: память уходит из тишины альбомов в активное поле диалога с алгоритмами. И если мы хотим, чтобы наследие было честным — и в России, и в мире — нам придётся договариваться: о согласии при жизни, о границах после смерти и о том, что считать «я», когда голос, лицо и текст уже умеют говорить без нас
Государства и организации нащупывают стандарты. Юристы все чаще говорят о постмортем-правах на данные как о необходимой наднациональной норме, и международные площадки уровня UNESCO и ITU призывают к единой архитектуре правил: от запрета на несанкционированные «воскрешения» до требований к хранению, передаче и уничтожению массивов личной информации. Пока это в большей степени проектные рамки и исследовательские призывы, но для индустрии — сигнал: эпоха «дикого запада» grief-tech подходит к концу, а срочность темы подтверждается самой скоростью её проникновения в быт
Пока частные истории и культурные различия множатся, инфраструктура цифрового наследия поступательно институционализируется. Apple с 2024 года системно развивает «Digital Legacy»: пользователь при жизни назначает доверенных лиц, которые после его смерти смогут получитьдоступ к данным — при этом сквозное шифрование «сейфа» паролей iCloud остаётся недоступным даже им, что подчёркивает приоритет приватности. У известного мессенджера уже давно действует режим «мемориализации» — страница превращается в памятную, а назначенный при жизни «наследник» может управлять ограниченным набором функций. Эти механизмы выглядят скучно в сравнении с «оживающими» аватарами, но именно они формируют базовый стандарт бережного отношения к цифровому следу